Я сидел в полуподвальном пристанище нориджской богемы, «Деликатике Честного Джона». В какую темную ночь сознания родилось слово «Деликатика», никто не знал, а Джон объяснить это отказывался, но, как бы то ни было, именно его кофейня была в Норидже тем местом, в котором люди могли обмениваться мыслями об искусстве, музыке и политике.
В это утро я понял, что выносить и дальше тягостное ожидание почтальона и известий из Кембриджа мне не по силам. Обещанные мной экзамены повышенного и стипендиального уровня я сдал еще летом, славным летом 76-го, а в ноябре одиноко, если не считать бдительного надсмотрщика, сидя в огромном холле Городского колледжа, написал и кембриджские вступительные эссе. И сегодня, после двух недель, проведенных в наскоках на почтальона, от которых он чуть не слетал со своего велосипеда, я сказал маме, что с меня хватит.
– Я этого больше не вынесу. Поеду в Норидж. Если мне придут какие-нибудь письма, вскрой их сама. К ленчу буду в «Честном Джоне».
Почта в Бутон доставлялась самое раннее в десять утра, а автобус на Норидж уходил из деревни ровно в семь сорок, так что выбор был прост – или почтальон, или Норидж.
Как приятно было снова оказаться у Джона. Народ здесь собрался всегдашний: Джем – немыслимо, байронически красивый обожатель Блейка и Джима Моррисона; Никки – изгнанник школы «Регби» и очень хороший собеседник; забавные яркоглазые братья Грег и Джонатан, ну и еще кое-кто из привычных завсегдатаев этого кафе. Мы сидели, пили кофе, угощались пирожками с морковкой, прихлебывали купленное в складчину, по кружке на двоих-троих, пугающе дорогое пиво «Урквелл Пилзнер», попутно беседуя о том о сем и обо всем на свете.
– Ты нынче какой-то нервный, – сказал Грег.
Он заметил, что я каждые двадцать секунд поглядываю на часы и что правая нога моя попрыгивает вверх-вниз, упираясь пальцами в пол, – манера, за которую Хью Лаури порицает меня и поныне. Прежде, в Кембридже, он был уверен, что я таким образом пытаюсь сбить его с мысли во время наших с ним шахматных партий (см. фотографию); на самом-то деле я даже не сознавал, что делаю это. Применявшийся Хью способ сбить меня с мысли – по-моему, куда менее честный – состоял в том, что он объявлял мне мат.
– Да нет, ничего, – сказал я. – Просто… нет, скорее всего, ничего не пришло. Уже десять минут второго. Если бы принесли письмо, мама позвонила бы сразу.
И в тот же миг в середке ведшей к нам сверху лестницы обозначился Честный Джон.
– Стивен! – крикнул он, перекрывая голосом гул кипучих разговоров и шепоток закипающей кофеварки. – К телефону!
Я вскочил, так что мой стул полетел на пол, и понесся к аппарату.
Неведомо как промчавшись на узкой лестничке мимо Джона, я бросился к свисавшей с аппарата трубке.
– Мама! Что, письмо?
– Нет, дорогой. Письма нет.
– О…
Благослови ее Бог, но и побери ее черт, зачем было звонить сюда, если нет письма? Она же знала, что у меня с утра сердце в горле стоит. Наверное, ей захотелось, чтобы я купил какую-нибудь дурацкую салями или еще что…
– Письма, к сожалению, никакого нет, – повторила она. – Зато есть телеграмма.
– Что?
– Телеграмма.
Мать честная, кому могло прийти в голову послать мне телеграмму? Господи, может, тут что-то связанное с моим делом? Новые обвинения? Какое-то несоответствие в моих показаниях? Прошел уже целый год, но ведь всякое может случиться.
– Сейчас я тебе ее прочитаю, – сказала мама, а затем чистейшим ее голосом, предназначенным для иностранцев и глухих, провозгласила: – Поздравления тчк Вы получили стипендию Куинз-колледжа тчк Старший тьютор.
– Прочитай еще раз! Прочитай!
– Ах, милый, – сказала она и шмыгнула носом. – Я так горжусь тобой. Так горжусь!
Чем занимался Поль Пеннифезер? Чем занимался У. Х. Оден? Единственным, чем только и стоит заниматься.
Два дня спустя я поднялся из лондонской подземки на станции «Грин-Парк», прошел мимо отеля «Ритц». Возможно, стоило зайти в него, поздороваться с Роном, сказать, какую пользу принес мне его любимый Рейтлингер, когда я готовился к письменной работе по истории искусств. Ладно, может быть, позже. Назначено мне было на одиннадцать, и я не хотел запоздать даже на секунду. Прошел, окинув его взглядом и вспомнив Джека и Эрнеста, Раффлза и Банни, мимо Олбани-Корт.
Повернув на Сэквилл-стрит, я начал осматривать все двери подряд, пока не увидел бронзовую табличку, на коей значилось:
Габбитас и Тринг
Схоластическое агентство
Не отвергнут же они достойного выпускника закрытой школы, кембриджского стипендиата. Наверняка найдется где-нибудь приготовительная школа, испытывающая нехватку в учителях. В людях, знакомых с этой системой и готовых по первому ее зову начать преподавать все понемногу – латынь, греческий, английскую и французскую литературу, историю искусств. В ком-то, кто будет сидеть с учениками за одним обеденным столом, судить матчи по регби, помогать ставить пьесы. В ком-то, кого можно счесть типичным продуктом «Аппингема»: достойным, основательным, разносторонним молодым человеком.
Заключение
Теория Л.Н. Гумилева имеет большое значение для
понимания исторических судеб народов и, прежде всего, Российского суперэтноса
(табл. 7). Выводы могут быть сделаны как на глобальном уровне при принятии
политических решений, так ...