Оригинальность
Монтеня
, прежде всего – именно в тех скептических выводах, которые он делает из фидеистической позиции. Поскольку истина Откровения неизмеримо превосходит все человеческие понятия и представления, постольку потусторонние стремления внушают автору «Опытов» не отказываться от разума, но подвергнуть его испытанию, посмотреть, чего он стоит, будучи предоставлен самому себе, - таков замысел Монтеня.
Монтень обнаруживает, что мир явлений не принадлежит к божественному (вечный, неизменный), явления предстают перед нами всего лишь как подвижные, неустойчивые, неуловимые «видимости», «кажимости». Однако такой мир не поддаётся однозначной «расшифровке» - причём не только в силу собственноё изменчивости, но и в силу «недостоверности и слабости» чувств самого человека: во-первых, по способности восприятия он уступает даже животным, одни из которых превосходят его слухом, другие – зрением, третьи – обонянием и т.п.; во-вторых, сама эта способность меняется то человека к человеку; в-третьих, она зависит от «телесных изменений», которые с нами происходят (у больного зрение не то, что у здорового, окоченевшие пальцы иначе ощущают твёрдость дерева и т.д.). Одним словом, «так как мы приноравливаем вещи к себе и видоизменяем их, считаясь с собой, то мы в конце концов не знаем, каковы вещи в действительности, ибо до нас всё доходит в изменённом и искажённом нашими чувствами виде», причём, довольствуясь «чисто человеческими средствами», преодолеть это положение нет никакой возможности: «Чтобы судить о видимостях, нам нужно было бы обладать каким-то оценивающим инструментом; чтобы проверить этот инструмент, мы нуждаемся в доказательствах, а чтобы проверить доказательства, мы нуждаемся в инструменте: и так мы оказываемся в прочном замкнутом кругу».
Но дело не ограничивается областью одних только чувств. Ведь «чувства являются началом и венцом человеческого познания», а потому и наш интеллект не может претендовать на владение сколько-нибудь достоверной истиной о вещах. Лучшее тому доказательство – борьба и смена различных философских и натурфилософских концепций.
Хаос открывается Монтеню и тогда, когда он погружается в область человеческой морали, в область обычаев, традиций, верований, общественных установлений и законов, совершенно не похожих на европейские. Так, существуют народы, где оплакивают смерть детей и празднуют смерть стариков, где ни разу в жизни не стригут ни волос, ни ногтей, где «почтительный» сын обязан убить своего отца, достигшего известного возраста, где не считают постыдным иметь детей от собственной матери, где красивыми считаются женщины с бритыми головами и т.п.
Какие из этих «привычек следует признать «нормальными», отвечающим человеческой «природе», а какие – нет? – задаётся вопросом Монтень. Ведь американскому индейцу европейские законы представляются такими же нелепыми и извращенными, какими кажутся европейцу. Может ли философ, вынесший бога «за скобки», найти всеобщий, общеобязательный, иными словами, «естественный» закон для человечества, незыблемые критерии истины? И Монтень отвечает: «Если человек признаётся в незнании первопричин и основ, то он должен решительно отказаться от всей остальной науки; ибо если он не знает основ, то его разум влачится по праху, ведь целью всех споров и всякого исследования является установление принципов, а если эта цель так и не достигнута, то человеческий разум никогда не может ничего решить».
Автор «Апологии» заметно предпочитает другим философам, с большим сочувствием цитировать излюбленные формулы античного скептика Секста Эмпирика. И подобно ему скептик–Монтень констатирует: «Ничто я не обсуждаю так основательно, как НИЧТО, и единственное знание, о котором я говорю, это НЕЗНАНИЕ».
Однако скептицизм вовсе не «идеал», к которому стремится Монтень. Напротив, для него это скорее точка отталкивания или рубеж, который подлежит преодолению. (Не случайно после 1580 года Монтень больше не обращается к Сексту Эмпирику). Уже в «Апологии» автор замечает, что для скептиков характерна «чрезмерность сомнения», которое «само себя опровергает», а признавая относительность морали, меняющейся от страны к стране, он делает это как бы скрепя сердце: «Такая изменчивость суждений не по мне. Что это за благо, которое я вчера видел в почёте, но которое завтра уже не будет пользоваться им и которое переезд через какую-нибудь реку превращает в преступление?»
Добровольно погрузившись в мир без истины, Монтень немедленно обнаруживает всю его «неуютность», причём «неуютность» не только философскую, но и самую практическую - невозможность найти твёрдые критерии каждодневного поведения среди людей. Монтеня заботит не только то, что следует думать о жизни, но и – в первую очередь – как её прожить. Вопрос о жизни
Заключение
Теория Л.Н. Гумилева имеет большое значение для
понимания исторических судеб народов и, прежде всего, Российского суперэтноса
(табл. 7). Выводы могут быть сделаны как на глобальном уровне при принятии
политических решений, так ...